ДУРАСОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК

С Воронцова поля под аркой новейшего в стиле хайтек дома выхожу в Дурасовский переулок. Да, дом этот впечатляет своими масштабами, ведь он занимает всю правую сторону переулка, единственное утешение в том, что архитектура его, на мой взгляд тщательно продумана, несмотря на размеры в длину, он не подавляет строения напротив и со стороны Покровского бульвара, дом облицован современными материалами благородных и светлых серо-бежевых тонов. Москва меняется, это очень печально, но, увы, меня утешает то, что это делается бережно. Левая сторона переулка сохранила свой старомосковский облик, больше всего меня порадовал дорогой сердцу типичный московский дворик.

Маргарита ПРОШИНА

КАЗАРМЕННЫЙ ПЕРЕУЛОК

Старинные белоколонные казармы, с видом на Покровский бульвар, контрастируют с новейшим зданием в переулке. Но мне особенно мил доходный дом в стиле модерн. Останавливаюсь перед ним и с грустью отмечаю, что с фасада исчезла лепнина в виде узловатых стеблей и пышных цветов неведомых трав, которая была его отличительной чертой, а вместо неё появились плоские невыразительные контуры. Ох, граждане, когда же вы научитесь беречь красоту! Если сами ничего создать не умеете, то научиться сохранять то, что создали творческие люди! Этот переулок, по-моему, являет собой пример типично московской хаотичной застройки.

Маргарита ПРОШИНА

ПОДСОСЕНСКИЙ ПЕРЕУЛОК

От Воронцова поля до Покровки иду Подсосенским переулком и буквально перед каждым фасадом останавливаюсь, чтобы вновь рассмотреть каждую деталь на стоящих в ряд домах, многие из которых построены в стиле модерн. Здесь каждой стене исполнилось более ста лет. Сохранились дома меценатов и коллекционеров из купеческого сословия, благодаря которым мы сегодня гордимся великолепными особняками и коллекциями картин. Они остались в истории делами своими на благо просвещения и культуры Отечества, строили больницы и школы. Удивительный переулок этот напоминает мне об их добрых делах, а я с улыбкой вспоминаю, как много лет назад, при слове «подсосенский» непременно представляла три огромных сосны.

Маргарита ПРОШИНА

ПОДКОЛОКОЛЬНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Вниз к Солянке иду не спеша. Глаза мои разбегаются от совершенно невероятных сочетаний архитектурных видов, а в переулке открывается чудесная картина на купола кремлёвских соборов, над которыми парит Иван Великий на фоне переливающихся в лучах солнца небоскрёбов Делового Центра на Пресне. Оказаться сразу в нескольких столетиях, и даже в двух тысячелетиях, почувствовать себя в некоем вневременном пространстве можно именно в этом удивительном Подколокольном переулке.

Маргарита ПРОШИНА

ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК

Стрелою вниз летит к Хитровке от Яузского бульвара между желтобокими, плотно прилегающими друг к другу старомосковскими зданиями этот короткий прекрасный переулок, что назван в честь Петра и Павла, которые объединились во имя любви к Спасителю и, следуя за ним для блага веры и жертвы его, они нашли общий язык друг с другом, показывая нам пример того, как, придерживаясь своих убеждений, можно слушать и скреплять мудрыми решениями путь к высокой единой цели.

Маргарита ПРОШИНА

ХОХЛОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК

В дебри старой Москвы погружаюсь по извилистому Хохловскому переулку. Иду в горку, останавливаюсь у особняков, милых моему сердцу домиков, ведь они для меня стали родными. Здесь в бывшей городской усадьбе Четверикова, почти сорок лет назад я работала в редакции журнала «Народы Азии и Африки». Сколько радостных мгновений, интересных рассказов, смешных историй пережила я в стенах этого старого дома! Я иногда приезжаю сюда на встречу с юностью своей, захожу в парк, выходящий на Покровский бульвар, и вновь переживаю яркие впечатления минувших дней, одно из самых ярких – встреча со Львом Николаевичем Гумилёвым, статьи которого печатались в нашем журнале в 1972 году и вызвали много суждений и споров. Поэтому поводу он неоднократно бывал в редакции, чтобы вместе с сотрудниками отстаивать свои статьи и критику.

Маргарита ПРОШИНА

СЕВЕРНОЕ

И всё мне, северной, на свете кажется серебряным, в короне льдинистой, и в снежной шубке мартовской, и в парашютах одуванчиков, парящих в вихре ветра северного, ветра холодного в летние дни, но я избегаю людей, от слов которых льдом покрываются губы, и замерзает душа.

Маргарита ПРОШИНА

ВЫДУМЫВАТЬ СЕБЯ

Именно так создаёт себя художник, выдумывая себя, перелагая свое физиологическое тело в художественный образ, а без выдумки обойтись невозможно, и мне очень нравится вышедшее из обихода слово «сочинитель», родственное «выдумщику» и «изобретателю». Изобретать совершенно невероятные сочетания человеческих характеров, благодаря которым появляются произведения, вроде «Чевенгура» Андрея Платонова, абсолютно нереальные для восприятия современников, но именно они становятся реальнее текущей жизни, понятной для живущих в одно время с писателем, но если разобраться, то жизнь современников есть несуществующее мгновение, о котором Мандельштам воскликнул: «Нет, никогда, ничей я не был современник!». 

Маргарита ПРОШИНА

ПРОИЗРАСТАНИЕ

Произрастает не только растение, но и человеческое слово, и тоже от семечка, когда слов на земле не было, никаких. Вначале были палочки, первые рисунки,  и вот что-то стало вытанцовываться. С появлением слов возникли всевозможные произрастания названий цветов, имен людей, ссылки интернета, и сюда же вошли ноты, цифры, точки и запятые. Из слов произросли Библия и «Божественная комедия», как робкие ростки начинались мои первые рассказы, как сходил с ума Чацкий, как великие книги соединились в ветвистое древо литературы.

Маргарита ПРОШИНА

Юрий Кувалдин "Ночной сторож" Владимир Купченко (1938-2004) эссе "наша улица" ежемесячный литературный журнал основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин

НОЧНОЙ СТОРОЖ

Владимир Купченко (1938-2004)

эссе

Владимир Петрович Купченко родился 12 июня 1938 года в Свердловске. Окончил факультет журналистики Уральского университета в 1961 г. Прозаик, исследователь творчества Максимилиана Александровича Волошина, член Союза писателей с 1990 г. Книги: “Остров Коктебель”, “Странствие Максимилиана Волошина”, “Киммерийские этюды” и более трехсот статей и публикаций (Максимилиан Волошин, поэты Серебряного века). Основатель и первый директор Дома-музея М.А. Волошина в Коктебеле (1979-1983 гг.). Как прозаик дебютировал в “Нашей улице” в № 6 за 2000 год. Умер 2 июня 2004 года.

На снимке: Владимир Петрович Купченко, волошиновед. Коктебель, Дом поэта. 1978.
Фото Юрия Кувалдина (публикуется впервые. Из архива Юрия Кувалдина).

Небо уже почернело, разрешив светить колючим звёздам да жёлтой лампочке у рабочей столовой, в свете которой я увидел Володю Купченко. Что бы ни возникло в памяти связанное с Коктебелем, всегда неизменно вспоминается Купченко, в шортах, и со своими кастрюльками-судками, идущий в рабочую столовую. Петрович, как я его зову по отчеству, носит в судках первое - щи или суп, и горячее второе блюдо - кашу, макароны с мясом и с подливкой, а также компот. Светлая русая борода, толстые линзы очков. Ночь. Свет высокого фонаря плавно покачивается от морского ветерка на желтой стене столовой. Купченко ночной сторож и знаток творчества Максимилиана Волошина живёт в маленькой комнате первого этажа Дома Волошина.
По дороге в Старый Крым открывается такая же степь, каковая нарисована у Антона Чехова. Писатели и художники с чувством прекрасного не могут не сойти от «Степи» с ума. Степь трещит и скрипит тишиной. Попадается дерево, похожее на дуб. Садимся - я с Купченко - в его тени. Откупориваем свои фляжки с еще прохладным молодым кислым вином, закусываем брынзой. Дерево оказывается грецким орехом. Еще в толстой зеленой оболочке орехи, но уже можно есть. Потом приходим в Старый Крым. Кладбище Александра Грина. Музей в мазанке его же. Но Александр Грин из другой весовой категории, его легко подавляет «Степь», перекрывает Антон Чехов. Невозможно выбиться из-под неоглядного покрывала «Степи».
Как художники набивают руку на копировании старых мастеров, так я в юности от руки переписывал произведения запрещённых авторов. А все хорошие авторы в СССР были запрещены. Так я переписывал на сложенных пополам листах писчей бумаги мелким убористым почерком (получалось сразу 4 страницы, ибо писал с двух сторон каждой половинки) сочинения Макса Волошина, сидя в архивах и в библиотеках вместе с лучшим исследователем творчества и жизни Волошина Володей Купченко. Он был одержим Волошиным. Он был его фанатиком. Но я не об этом. Переписывая изумительные вещи, я сам ставил себе руку, запоминая конструкции и обороты текста. Чтение великих авторов с выписками из них - вот истинная мастерская писателя.
Возникает из пены морской Александр Мень с крестом на груди, на писательском пляже под навесом ведём беседы о ритмике прозы, чтобы не поддаться искушению декламировать стихи.
Волошин накрывает всех и вся.

Вон там - за профилем прибрежных скал,
Запечатлевшим некое подобье
(Мой лоб, мой нос, ощёчье и подлобье),
Как рухнувший готический собор,
Торчащий непокорными зубцами,
Как сказочный базальтовый костёр,
Широко вздувший каменное пламя,
Из сизой мглы, над морем вдалеке
Встаёт стена… Но сказ о Карадаге
Не выцветить ни кистью на бумаге,
Не высловить на скудном языке.
Я много видел. Дивам мирозданья
Картинами и словом отдал дань…
Но грудь узка для этого дыханья,
Для этих слов тесна моя гортань.
Заклёпаны клокочущие пасти.
В остывших недрах мрак и тишина.
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.
И та же страсть, и тот же мрачный гений
В борьбе племён и в смене поколений.
Доселе грезят берега мои
Смолёные ахейские ладьи,
И мёртвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея…

(Максимилиан Волошин «Дом Поэта»)

Володя Купченко пришёл сюда пешком после окончания Свердловского журфака в Коктебель - мы называли Коктебель Коктебелем, а не Планерским, или, как говорила Маруся, Мария Степановна Заболоцкая-Волошина, жена Волошина: «ПланЁрское) - через всю страну из Свердловска, конечно, я утрирую, он на поезде доехал до Ленинграда, а уж оттуда на самом деле пешком до Коктебеля. Володя по моему настоянию описал это всё в повести «Путешествие». Володя продержался на должности первого директора, в общем-то, немного, ибо нажил среди советских писателей и поэтов множество врагов, потому что не пускал их в Дом, который считал местом для антисоветской литературы, то есть для настоящих писателей.
Вижу Кара-Даг, тихий шелест коктебельского моря, дом Макса, оплетенные бутыли с молодым вином, белобрысого Володю Купченко, идущего босиком по писательскому парку на ночное дежурство. А утром после краткого сна именно он, Владимир Петрович Купченко, садится за составление "Хронологической канвы жизни и творчества М.А.Волошина"... Мир делится на физику и текст. Физика смертна, текст бессмертен. Оттуда идет понимание жизни как текста, как Слова. Макс сидел на втором этаже в своем кабинете среди книг, акварелей и татарской посуды, и писал, поглядывая на море. А веселящиеся гости пропали из жизни бесследно, кроме пишущих.
Тихо шелестит за калиткой море. В тени кипарисов и туи за большим дощатым столом идет свободная беседа за чашкой зеленого чая. Сочетание собравшихся бывало таким: Мария Степановна Волошина, Александр Мень, Владимир Лакшин, конечно, я с ночным сторожем, специалист по Достоевскому Тамара Орнатская, Фазиль Искандер, литературовед из Загорска Александр Горловский, у которого в литстудии там занимался стихами заводской инженер и будущий писатель Сергей Михайлин-Плавский, Владимир Тендряков, Кирилл Ковальджи... и знаменитый авиаконструктор Олег Константинович Антонов. Коктебель - не только культовое место русской поэзии, но и родина русского планеризма.
Обладая огромными связями в верхних эшелонах коммунистической власти, Олег Константинович Антонов использовал их на благо антисоветской литературы. С его помощью и при непосредственном участии, несмотря на всяческие препоны, мы торжественно отметили 100-летие антисоветского поэта Максимилиана Волошина.

Коктебель в переводе с тюркского - «край голубых вершин». Юрий Нагибин назвал это место «Синегория»… «Накануне штормило, волны шипя переползали пляж до белых стен Приморского санатория. Сейчас море стихло, ушло в свои пределы, обнажив широкую, шоколадную, с синим отливом полосу песка, отделенную от берега валиком гальки. Этот песок, влажный и такой твердый, что на нем не отпечатывался след, был усеян сахарными голышами, зелено-голубыми камнями, гладкими, округлыми стеклышками, похожими на обсосанные леденцы, мертвыми крабами, гнилыми водорослями, издававшими едкий йодистый запах… Чертов палец, затянутый облаками, долго не показывался, затем в недосягаемой выси прочернела его вершина, скрылась, на миг обнажился во весь рост его ствол и вмиг истаял в клубящемся воздухе. Странно, ветер рвал к морю, а легкие, как пар изо рта, облака тянули с моря. Они скользили по самой земле, накрывали нас влажной дымкой и вдруг исчезали, оседая росой на склонах».
По разным вещам Нагибина разбросаны так или иначе впечатления от Коктебельской бухты, от Кара-Дага, от Чертова пальца - огромного широкого столба на вершине этого потухшего вулкана, куда и я не раз восходил с Купченко.
Писатель, не побывавший хотя бы раз в Коктебеле, не вполне писатель. Сюда устремлялись Осип Мандельштам и Михаил Булгаков, Михаил Пришвин и Марина Цветаева, Александр Мень и Аркадий Штейнберг, Иосиф Бродский и Фазиль Искандер...
Сила гения заключается в том, что он подчиняет себе даже творческие натуры. Купченко ощущал в себе талант писателя, но не мог освободиться от магии влияния Максимилиана Волошина. Волошин его подчинил себе. Купченко был солдатом перед генералом Волошиным, беспрекословно выполнял любые его команды. Гений требует себе слуг. И находит их.
Шумело осеннее море, но кое-кто даже купался. Мы сидели на палубе. Я приехал сюда из Риги, от художника Яна Паулюка. Было еще человек десять-пятнадцать без вести пропавших с лица земли. Юный, рыжий и конопатый, Иосиф Бродский, глядя куда-то в даль моря, читал о том, что «море поутру лежит щекой на волнорезе…». Декламировал он всегда с большой охотой, подвывал свои стихи так поэтически-монотонно, что ни один чтец так читать не может. Бродский бывал в Коктебеле несколько раз. Я между тем записывал в тетрадь: "Будничное море с тонущим в нем солнцем выползло из-за отлогого, порыжевшего от зноя холма; ветровички свистели на все лады, мелкие камешки били по днищу кузова, насекомые врезались в лобовое стекло, как капли стекали в стороны. Шофер, из местных, за пять рублей от Феодосии раскручивал дорогу, зная ее почти с закрытыми глазами. Уставали глаза, чтобы видеть; легкие оказались малы для гретого воздуха, кожа - северной для полынного загара, ноги - слабыми для карабкания на Кара-Даг... Перевоспитать в состоянии любого, научить мудрости терпения земли, увидеть то, что именуется Землей, шире, чем землю - увидеть планету, космически малое тело, неимоверно большое при встрече, очистить взор от мишуры достигнутого и достигаемого, освежить слух скрипом вулканических пород и треском опьяняющих цикад... Кто помнит день извержения Кара-Дага, кто помнит дату прохождения кучевых облаков над орудийным галдежем, кто знает, какая птица во время черноморской грозы укрывалась в долине ручья Куру-Еланчик, какого цвета таинственный цветок, появляющийся раз в десять лет на плато Тепсень, какой путник наблюдал Коктебельскую долину с перевала Узун-Сырт, какой строитель возводил часовню на холме под горой Сюрю-Кая?.. Коктебель!»
И Ренэ Герра, с которым мы как-то беседовали за тёплым столом у художника Игоря Снегура, тоже часто бывал там, и тоже был знаком с Володей Купченко. Замечательный славист Рене Герра листал мою книгу «Избушка на ёлке», и говорил о том, что жизнь за окном для истинного писателя абсолютно не интересна, поскольку он живёт в тексте.
Странный вид являет собой Бородач - Володя Купченко - в холодной Москве: пальто будто с чужого плеча, вязаная шапочка с козырьком, борода с маленькими сосульками... башмаки на толстом ходу. В электричке заводим разговор о том о сем. Бородач отворачивается от бьющего сквозь стекло солнца. Меняет очки, надевая менее сильные. На Ашукинской выходим к остановке автобуса, который ожидается лишь через час. Решаем двигаться пешком. Какой-то моложавый старик подсказывает направление: шагайте по шоссе... Прозрачное, мутноватое, как легкий туман, домашнее вино из крыжовника запивается водой, вытекающей медленно из-под ледяного наста, по которому спокойно передвигается Бородач. Миновав липовую аллею, традиционную для барских усадеб, выходим к дому. Дергаем ручки белых застекленных дверей: закрыто. Оказывается, в зимнее время музей открыт будет завтра, но не сегодня. Ясная прозрачность полей, елей, сходящихся на горизонте лесом, подкрашивается тихим негреющим солнцем. Обалдевшая листва лип безосеннего года (опасть было некогда) контрастирует с морозом, солнцем, днем чудесным и так далее. Бородач огорченно озирается, ища глазами какую-нибудь живую душу. Потом направляется к длинному, конюшенного вида сооружению. Дверь со скрипом открывается. Входим. Дверь слева также подается. Голос оттуда сообщает: музей закрыт. Бородач наступает голосом: мол, что ж, закрыт, ведь, почитай, за тысячу верст ехал. Голос из-за двери воплощается в миловидную молодую женщину, впоследствии назвавшуюся Катей. Вот уж ключ в замочной скважине, вот и переступаем порог с заднего крыльца. Подвязываем тапочки. Катя в шубке меховой, будто видение Авроры, но, как видно, с русским именем. В Большой гостиной среди фамильных портретов участников исторических событий XVIII-XIX веков Катя пытается рассказывать, вернее, по-экскурсоводовски доложить: что, как и почему. В конце концов она оставляет нас в одиночестве. В музее оставила без присмотра. И вот один не относящийся к делу факт: летом Катя приехала в Коктебель, но хранитель Музея Волошина - Бородач - не допустил ее в дом! Машинально, наверное, коль уж никого не пускать, то... А она-то нас пустила, в нерабочий день, в мороз, чаем напоила, у печи посадила... Баратынский строил-строил, да так и не пожил как следует здесь, Тютчев был случайно и всего несколько раз, Гоголь однажды проездом из Абрамцева заночевал в жабе-кресле... Музей, не бывший домом. Где бы отыскать место для музея Мандельштама? Хотя Мандельштам и музей - из того же разряда домино, собирающегося превратиться в рыбу.
Поль Гоген был любимым художником Максимилиана Волошина. Несомненно, акварели самого Максимилиана Волошина произвели сильное впечатление на Александра Трифонова, рассматривавшего их прямо в мастерской Волошина в Коктебеле. Огромная с высокими венецианскими окнами с видом на море прохладная мастерская. В те свои два года от роду Саша Трифонов жил прямо в Доме поэта с позволения директора музея, волошиноведа Владимира Купченко. И с тех пор Саша впитывает жизнь как произведение искусства. Максимилиан Волошин - это мир искусства. Человек рожден только для искусства. Остальное всё бренно и мимолетно. Восточный Крым... Коктебель с венецианским городищем и готическим нагромождением Карадага с профилем Волошина. Мыс Меганом с благородно сухими, чисто греческими очертаниями... "Туда душа моя стремится / За мыс туманный Меганом", - писал Осип Мандельштам. Маяк Феодосийского залива. Галерея Айвазовского. Черные стены генуэзцев...
По вертикальной стене Кара-Дага лезет босиком, в одних шортах Володя Купченко, хотя он почти полностью растворяется до невидимости в моих потоках мыслей, как сам Володя растворился в Максе Волошине, как Сэлинджер растворился во ржи, а Генри Торо в лесу, как все мы оказались в тексте - лучшей из лучших жизней.
Москва исхожена мною вдоль и поперёк. Так, помню, я водил Володю Купченко по адресам Волошина. Купченко, протерев очки, вычитывал из записной книжки адрес, а я тут же кратчайшим путём вёл его туда. Купченко восклицал: «Ну, старик, ты Москву с закрытыми глазами знаешь!» На углу Гагаринского переулка и Большого Власьевского мы обнаружили нечто отдалённо напоминавшее церковь, где венчался Волошин в 1906 году с Маргаритой Сабашниковой, потому что здесь были мастерские и какие-то конторы. Минуло более сорока лет. Володя Купченко умер. А церковь возрождена. Крепкая, низенькая стоит, как ни в чём не бывало на том же самом месте. На Долгоруковской (в советское время Каляевской, в честь убийцы московского генерал-губернатора) Волошин жил с 4-х до 16 лет, дом на правой, чётной стороне, сломан, теперь там коробки. Нет дома Цветаевых в Трехпрудном переулке, где Волошин не раз бывал. Но сохранились здания гимназий - и Поливановской, и первой казенной, цел дом 19 по Сивцевому Вражку, где Волошин жил у сестер Эфрон. Чтобы Москву любить, нужно по ней ходить.
Новосёлы из коммуналок едут в новые дома в Черёмушки. Теперь старосёлы, те, которым по 90 годов, смотрят, как ломают их новые пятиэтажки, ставшие вдруг старыми. Та же участь ждёт всех и каждого, упивающегося постоянством жизни, даже, если хотите, реализмом, который, как заноза, сидит в каждом, готовящемся жить вечно в своём времени. Стройки века не дотянут и до 2217 года, как и те индивиды, навязывающие реальность как единственную форму организации жизни. Всё будет сломано, и снова построено. Все умрут и все родятся, но только не по теории реализма, а по вечному возвращению в Слове, которое включает цифровое пространство, и которое создало всё живое и неживое.
Бачурин… «Блестяще! Я целый каскад его стихов слышал...» - У Марии Николаевны Изергиной Лимонов читал, в Коктебеле, помню, сидя на подоконнике. Окно было открыто в сад. Эдик был в шортах, коричневый и длинноволосый, как Маугли. А я пришел с Володей Купченко. - «Вы не знали Изергину?» - спрашиваю я. «Я её прекрасно знал, - говорит Бачурин. - Я же написал тут целую статью. Я там о ней говорю, о Коктебеле, там разные авторы были... У Лимонова было откровение, тут был выход...»
Это было в Коктебеле… Легкий шум коктебельского моря. Ветерок. Мы сидим “на палубе”. Не корабля, который, подобно кораблям Грина, бороздил этот голубой залив у голубых скал (Коктебель в переводе с татарского означает - поселок у голубых скал), так вот, сидим “на палубе” волошинского дома, на открытой террасе, пьем из оплетенных бутылей молодое вино, мутное, кислое. В больших блюдах - грозди янтарного винограда, краснобокие абрикосы, сахарные ломти арбузов... И вот кто-то притащил портативный магнитофон. Зазвучал гитарный перебор и послышался резковатый, не очень подходящий для пения голос: «В шахматы играют на балконе //
В довоенной южной стороне...» Голос твердый, с металлом, как говорят преподаватели сценической речи в театральных училищах... Да, именно такой, с металлом, достаточно высокий (теноровый) голос у Евгения Бачурина...
Горной дорогой в Старый Крым, покрывая шаг за шагом 12-километровое расстояние, шли мы в один из дней. Солнце слепило, воздух был сух и ясен. Примерно такое же расстояние покрывал в 1929 году переводчик "Потерянного Рая" Аркадий Акимович Штейнберг - Акимыч - из Феодосии в Коктебель, пока не был застигнут одичавшими собаками и окружен ими. Лежать пришлось (а это единственный способ уберечься) лицом в камни до появления пастухов, разогнавших выстрелами кружащих вокруг него дворняг...
Мощный фундамент под все творчество Волошина подвел мой друг, как говорится, закадычный, поскольку выпито нами было несметное количество разного вина, Володя Купченко, пришедший пешком в Коктебель после Свердловского журфака, чтобы на всю жизнь себя посвятить этому выдающемуся поэту. Он и внешне косил под Макса, носил бороду и ходил всегда босиком. Володя положил свою жизнь за другого. Как я ему ни тесал кол на голове, к творчеству он был равнодушен. Из-под палки, моей палки, написал пару повестей, которые спустя десятилетия я напечатал в своем журнале "Наша улица". По натуре Володя был человеком одержимым, фанатичным, жертвовавшим всем для осуществления поставленной цели - собрать все произведения Волошина и дать им научное описание, а также составить подробное жизнеописание. В сущности, Владимир Купченко в одиночку всю эту работу осуществил. Конечно, я чем мог помогал ему. Разумеется, он всегда устраивал меня в Доме Волошина, а сам постоянно останавливался у меня в Москве.
Оставив позади недовольство от соприкосновения с толпами в метро, включаю Густава Малера, поднимающего меня над поверхностью жизни к ангельским высотам. "Песни странствующего подмастерья" переносят меня в Коктебель в дом Волошина, где Володя Купченко читает своим глуховатым голосом стихотворение Макса "Подмастерье": «Ты должен отказаться // От радости переживаний жизни, // От чувства отрешиться ради // Сосредоточья воли; // И от воли - для отрешенности сознания. // Когда же и сознанье внутри себя ты сможешь погасить - // Тогда // Из глубины молчания родится // Слово...»
Что бы ни возникло связанное с Волошиным, всегда вспоминается Володя Купченко, в шортах, и со своими кастрюльками-судками, идущий в рабочую столовую. Петрович, как я его зову по отчеству, носит в судках первое - щи или суп, и горячее второе блюдо - кашу, макароны с мясом и с подливкой, а также компот. Владимир Петрович Купченко ночной сторож и знаток творчества Максимилиана Волошина. Живет в маленькой комнате первого этажа Дома Волошина. Я живу чуть ли не в собачьей будке в глубине Коктебеля, далеко от моря, по дороге на Старый Крым. Там дешевле - два рубля за трое суток. Давным-давно, жизнь назад.

"Наша улица” №232 (3) март 2019

ВЕСЫ

На воображаемых весах взвешиваем все «за» и «против» своего поведения в жизни, а других стараемся не взвешивать. С собой бы разобраться! Вес нестабильный, колеблется вместе с моим настроением, да и погода, признаюсь, вносит коррективы. Трудно сохранять стабильно приподнятое настроение, но надеюсь научиться не реагировать на бытовые мелочи, которым иногда удаётся до такой степени привлечь моё внимание к себе, что забываешь о главном. Весы успехов и неудач, всё же чаще склоняются в сторону «за», а то, что «против», буду стараться исправлять.

Маргарита ПРОШИНА

МНОГОГРАННОСТЬ

Даже по одной грани таланта писателя видна его многогранность, как, скажем, в случае с Владимиром Набоковым, который весь светится изящной филигранностью во всех своих произведениях от «Лолиты» до «Приглашения на казнь». Когда у читателя нет слов, чтобы выразить свои впечатления и чувства, писатель найдёт их и передаст словами не только чувства, он напишет картины и музыку созвучную им, но чтобы так владеть словом нужен не только вкус и интеллект, но и слух, восприимчивость того, что было создано мастерами, открытость и полная отстранённость от суждений и мнений современников. Многогранность и философское отношение к сущему и тайному отличают писателя от прочих. Читатель же, упиваясь этой восхитительной многогранностью лишь воскликнет: «Так он же писатель!»

Маргарита ПРОШИНА

ПОКОЙ

Тянет к покою после насыщенного делами беспокойного дня. Особенно ценишь покой после так называемого отдыха, который бывает тяжелее самой тяжёлой работы. Мой покой - клавиши и светящийся монитор компьютера под звуки музыки соответствующей настроению, сегодня это «Песни об умерших детях» Малера, они созвучны моей задумчивой грусти, частой и желанной гостье, ведь она пробуждает во мне желание петь свою новую песню, которая не даёт мне покоя.

Маргарита ПРОШИНА

ЗААЛЕЕТ РАССВЕТ

С наступленьем весны заалеет рассвет, в окружении снов я пойду средь цветов после зимней тоски в светло-синий апрель в алом платье костра воспылавшей души в предвкушении услышать в цветущих садах соловьиные песни любви. Сколько новых надежд мне приносит весна! Слышу музыку ветра я вновь и пою, наблюдая рождение алых надежд.

Маргарита ПРОШИНА

КЛЮЧ

Заключаю себя в одиночество, для этого мне нужно отключить телефоны, чтоб нащупать ключ к очередному рассказу, включаю воображение, и тут как в калейдоскопе начинается паника среди расплывчатых образов моих предполагаемых героинь, но я уже знаю , что стоит мне переключить их внимание на размышления на то, что они хотят рассказать, как остаётся только один образ героини, которая уже устала ждать моего внимания, но стоит мне предпринять попытки писать по-своему, как она, покивав головой, исподволь добивается того, чтобы рассказ получился о другом совершенно неожиданно для меня, потому что моя героиня в какой-то момент не только подменила ключ, но и замок сменила.

Маргарита ПРОШИНА

ВЕРТЕЛОСЬ В ГОЛОВЕ

Неважно даже что в голове моей вертится, но подобно навязчивой идее что-то там постоянно происходит, одна картина сменяет другую, превращаясь в слова, несущиеся потоком, из которого какие-то из них проявляются с особенной настойчивостью и наводят на определённые мысли, которые уже не дают покоя мне, но лишь стоит мне их записать, как тут вдруг проявляется из тумана едва уловимый контур незнакомой героини, которая незаметно превращает меня в себя.

Маргарита ПРОШИНА

СВЕТЛЫЙ ДЕНЬ

Такой бывает светлый день, что дух захватывает! Свет этот проходит сквозь сомкнутые веки, и улыбка возникает вне зависимости от меня, я встаю, и, напевая, подхожу к окну, чтобы поприветствовать светлый день. Всё задуманное в такой день получается с невероятной лёгкостью, ничто не препятствует осуществлению задуманного, более того, непременно происходят неожиданные исключительно приятные события, благодаря которым решаются, казалось бы, неразрешимые вопросы. Такие совпадения настроения и света бывают не так часто, как хотелось бы!

Маргарита ПРОШИНА

МАРГАРИТА-ПЁТР-ЮРИЙ-ПАВЕЛ

МАРГАРИТА-ПЁТР-ЮРИЙ-ПАВЕЛ

На снимке: Юрий Кувалдин и Маргарита Прошина.

Фото Азата Биктимирова

Можно сначала подумать о Павле, а уж потом перейти к Петру, а можно сразу обоих объединить в одном переулке, как для прогулки объединились Маргарита Прошина с Юрием Кувалдиным для разминки мысли при работе над новыми произведениями. Широка Москва, но у каждого своя,

Маргарита ПРОШИНА

ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Еду в вагоне под перестук колёс, мелькают виды за окном, то ли наяву, то ли во сне, и отдаляются, а перед глазами возникают картины минувшего знакомого до щемящего чувства счастья, которые плавно сменяют сюжеты расплывчатые, но волнующие меня невероятно, и я пытаюсь вглядеться в них, но они сменяют друг друга так быстро, представляя мне совершенно не знакомые события с моим участием! Как это возможно? Видения эти вне всякой связи со временем показывают меня в спорах с моими многочисленными я, которые то стихают, то разгораются вновь. Перестук колёс не стихает…

Маргарита ПРОШИНА

САНКИ

Лечу на санках жизнь назад, дух захватывает, восторг вперемежку со страхом зашкаливает! Ох! Где ты беззаботность и абсолютное счастье каждого мгновения бесконечного дня?! А куда исчезли мои санки? Даже вспомнить не могу! Каждый раз зимним утром, выглядывая в окно при виде ослепительного искрящегося снега, я лечу на санках в детство, но буквально на его пороге меня всегда что-то останавливает, незначительное совсем, но требующее моего участия, и я возвращаюсь в очередной день, но теперь-то я знаю, как находиться во всех временах одновременно, сажусь и пишу. Вот и санки нашлись!

Маргарита ПРОШИНА

КАТАЛОГ

Что за прелестное занятие просматривать в библиотеке каталог, по количеству названий книг в котором диву даёшься, перед глазами проскакивают их тысячи и тысячи. Можно испугаться собственной малости,  и лишиться даже попытки самой писать книги, а уж количество однофамильцев в алфавитном порядке может просто стать поводом для отчаяния, но так происходит с теми, которые вместо того чтобы следовать намеченному пути, постоянно думают о том, что о них скажут или подумают окружающие. Писатель же не пугается литературного многолюдья, поскольку оно ему не конкурент, и он лишь следует указаниям собственной души по созданию своего мира на книжной полке всемирной библиотеки.

Маргарита ПРОШИНА

ЛИЧНАЯ ВОЛЯ

Когда кто-то пытается мною повелевать, я такие требования не исполняю, потому что мною правит только моя личная воля, которая не терпит ни чьих повелений. Личная воля моя воспринимает только доброжелательную или вежливую интонацию, и я соответственно стараюсь не использовать в общении повелительного наклонения, уважая личную волю окружающих. Когда же подобные попытки я слышу от посторонних, то просто умолкаю и по-английски удаляюсь. Мой опыт показывает, что доброжелательность и вежливость творят невероятные чудеса

Маргарита ПРОШИНА

ПОЮЩИЕ КАМНИ

И камни поют в замоскворецких переулках, нет звуков шагов в тишине, но я слышу напевы старинные в уютных домиках, в чудесных карнизах, в изукрашенных наличниках, в стройных барельефах и скульптурах. Века напевают мне песни ушедших поколений жителей. Напевную мелодию о печалях и горестях сменяют протяжные ноты надежд, а их перекрывает серебристый перезвон колокольчиков и музыка любви, о которой поёт, кажется, каждый камень. Здесь, среди поющих камней, я чувствую силы невероятные.

Маргарита ПРОШИНА

СИМФОНИИ ФРЕСОК

В притихшем соборе звучат симфонии фресок. Цвет создаёт звук. Слово пишет картины. В заоблачных высях поют Серафимы, небывалая лёгкость наполняет меня, невольно я приподнимаюсь, тянусь вверх, и вот уже, не чувствуя ног, я свободно парю, бесстрашно приближаясь к образу Спасителя невиданной красоты, а Он, сдержанно, добродушно, едва касаясь перстами моего лица, благословляет меня, и в звенящей тишине я сама превращаюсь в музыку сфер, становлюсь буквой и нотой, чтобы соответствовать молитве во славу Слова.

Маргарита ПРОШИНА

ОДНО ИЗ ДРУГОГО

Всё на свете рождается одно из другого, и уходит в такую даль, что и представить невозможно, где был папа, где была мама. Одно из другого выходит, чтобы сотворить чудо, стать песней моих грёз. А песню эту пишу я в течение всей жизни и жду чуда, но когда наступает момент прозрения, то я отчётливо понимаю, что нет ничего чудеснее Его Величества Слова, то грёзы оживают в текстах моих, и таким образом одно из другого создаётся всё видимое и невидимое.

Маргарита ПРОШИНА

ФУНДАМЕНТ

Древние дома в переулках красивы отделкой, а я думаю о фундаментах, которых не видно, но они есть, как есть фундамент у каждого большого писателя. Этот фундамент в знании творчества предшественников, потому что только проникновение в классические литературные образцы зажигает огонь вдохновения, воспламеняющий в душе потребность к системной работе по созданию собственного художественного мира, иными словами, один гений как бы вытекает из другого, так на фундаменте творчества предшественников возникает собственный космос.

Маргарита ПРОШИНА

СВОИ ПЕСНИ

Забыв обо всём, пою беззаботно и стихийно то, что приходит в голову, опомнившись, вижу на листе свои слова, выскочившие автоматически, с удивлением обнаруживаю в них такой глубокий смысл, о котором и думать не думала, но который не отпускает меня с момента появления этих слов, и я продолжаю записывать свои мысли. Проявляется образ моей героини, которая постепенно буквально диктует мне слова, я лишь записываю их, так от мелодии совершенно случайной появляется рассказ!

Маргарита ПРОШИНА

СЛАВА

Слава, как раскалённая лава вулкана, сжигает сердца людей, восхищенных творческой энергией давно почивших, не знающих, что они славны. Так действует слава Чехова, Булгакова, Платонова, о которой они сами не знают ничего. Но ведь гении писали не для славы, а для сохранения себя в библиотеке на полке вечности, творчество определяло весь смысл их жизней, отринувших всё второстепенное, эфемерное, бытовое. Действительно, жизнь выдающихся писателей можно уподобить неисчерпаемой, бесконечной лаве, после смерти творцов становящейся Славой!

Маргарита ПРОШИНА

В САМОЙ СЕБЕ

Живу в самой себе, и удивляюсь тому, как весь мир помещается во мне: и Москва с Парижем на Кузнецком мосту, и там, на Ордынке, где китайские свечи горят в византийских церквях... Сама собой в себе живу! Под сонеты Верлена по Нью-Йоркской Тверской прохожу, и в лондонский храм в Старосадском спокойно вхожу, на Татарской молитвы в мечети поют мне о вечном, в каждом встречном встречаю себя. На бульварах строения Шехтеля поражают мой взгляд. Встретились во мне все времена и стили под мелодичный звон Ивана Великого.

Маргарита ПРОШИНА

МИР СНОВИДЕНИЙ

Мир сновидений не явен, поскольку сразу исчезает при пробуждении, но когда находишься в этом мире, то восхищаешься невероятностью совершенно реальных воплощений своих потаённых мыслей и возможностями встреч с собой прошлой и будущей. В мире сновидений я свободно летаю среди людей Шагала и в одно мгновение могу опуститься на коктебельский пляж Волошина и продолжить строительство крепости из солнечных сердоликов и песка, недостроенной когда-то. Мастер - записывает сны, превращая их в произведения искусства.

Маргарита ПРОШИНА

ОРГАНИЗМЫ

Не хочется о людях думать плохо, но многие из них сами взывают к тому, чтобы быть только организмами. И тогда я переключаюсь на организмы чудесные в своей естественности, на кошек, собак, птиц и подобных восхитительных и удивительных соседей по планете, за которыми можно наблюдать бесконечно, поражаясь целенаправленности и последовательности их разумной родительской любви, цель которой научить самостоятельной жизни. Конечно, каждый организм организован органично, особенно, организм человека, по образу и подобию, готовый к восприятию самых таинственных истин, но вот пользуются этим, к сожалению, только избранные.

Маргарита ПРОШИНА

МАСКА

Маску легко распознать, и даже снять её путем сопоставлений. Мода есть маска, чтобы быть не хуже других, соответствовать окружающим, при этом привычка надевать на себя маску превращается в потребность, так и живёт себе человек не свою жизнь, а жизнь придуманной им маски, но в самый неожиданный момент маска эта становится невыносимой, жизнь кажется сплошной неудачей, а признаться в этом себе дано немногим, в основном. Люди, проживающие жизнь в маске, как правило, ищут виноватых вокруг, а не внутри себя.

Маргарита ПРОШИНА

ПРИВЫЧНЫЙ КРИЗИС

Как что, так паникёры сразу кричат о кризисе: кризис театра, кризис литературы и прочие кризисы, но кризис постоянен, как переходная форма от старого к новому, поэтому к нему лучше относится, как к смене погоды, без паники. Конечно, если о нём постоянно думать и объяснять им свои неудачи и погружаться в депрессию, то можно довести себя до отчаяния, переходящего в болезнь. Если же невзирая ни на какие препятствия и помехи, неизбежно мешающие заниматься любимым делом, последовательно идти по избранному пути, то никакие пересуды о надвигающихся кризисах не помешают достичь заветной цели.

Маргарита ПРОШИНА