Живёт в Штутгарте (Германия).
Инна Иохвидович
CЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
(с
послесловием Юрия Кувалдина)
«В СССР секса нет...»
из телепередачи начала Перестройки.
«Какой чудесный выдался день!» - говорила себе Катя, глядя из окна библиотеки на снующих по мартовской, сумрачной и заснеженной, улице прохожих. Ещё бы, в обеденный перерыв ей неслыханно повезло. Зайдя в магазин, в котором, на первый взгляд, не было никого, кроме продавцов, что стояли за прилавками, а за их спинами громоздились консервные банки со ставридой в масле да морской капустой, она неожиданно оказалась первой во мгновение образовавшейся очереди.
В гастрономический отдел завезли мясо! И надо было случиться такому везению, чтобы ей оказаться как раз там! «Вот уж в самом деле, на всё время и случай!» - ликовала Катя. А к тому ж оказалась, что это не просто мороженое мясо, а телятина! Катя уж и не помнила, когда ей телятину и покупать приходилось, а уж дочке Светке, и вовсе не снилось эдакого в своей жизни попробовать. И ещё, Кате, единственной изо всей очереди, продали три килограмма, ведь после её закупки решено было, той же очередью, продавать в одни руки, только до полутора килограмм. Теперь мясо в целлофановом кульке лежало в морозилке холодильника секретарши директора.
И, сейчас, глядя в окно, она только и думала, что если уж везёт, так во всём. Ведь сегодня у неё было первое в жизни, н а с т о я щ е е любовное свидание!
С мужчиной, тоже н а с т о я щ и м, с Возлюбленным, с тем, с кем не страшно было бы и в омут с головой! Она только вздрагивала, предчувствуя, н а с т о я щ у ю тоже, близость. Они должны были вместе пойти в ресторан, а Он снял ещё в гостинице при ресторане номер. Дежурная по этажу была его пациенткой, она-то и помогла ему. Первый раз в своей десятилетней семейной жизни Катя собиралась изменить Косте, своему мужу, но при этом она знала, что не грех это, потому что Любовь. А она, как известно сильнее даже Смерти.
Катя вышла замуж рано, восемнадцати лет. Костя муж, приходился ей соседом по подъезду и был на шесть лет старше своей избранницы. Он как раз окончил авиационный институт и сразу женился. Молодожёны, оба были девственны, (да на дворе был лишь конец шестидесятых). Катя имела хоть какой-то опыт по части поцелуев с зажимонами и засосами, а Костя из-за того, что учился в престижном, но очень трудном ВУЗе, и того не знал.
И уже в браке, вместе, стали постигать они «премудрости любви». По рукам тогда ходили разные приписываемые А.С. Пушкину да А.Н. Толстому «Лука Мудищев» и «В бане». Но новобрачные больше полагались на книжки гэдээровских профессоров, с их советами молодой семье. Да, наверное, из-за неумелости в этих делах Катя сразу и понесла. «Медовый» короткий, но сладостный месяц стал для них дорогим воспоминанием.
Пелёнки да распашонки, родилась дочка Света. Написание Константином диссертации, сдача кандидатского минимума, это ж три сложнейших экзамена: «по специальности», по иностранному языку и по марксистско-ленинской философии; Катин заочный библиотечный факультет института культуры; как шутили они на сессиях: «институт культуры и отдыха»... На всё на это ушли годы...
И вот уже Кате было двадцать восемь, а Косте и вовсе тридцать четыре. Стали считать они, что молодость миновала. Странного, необъяснимого чувства некоей глубинной родственности, того, что некогда принимали они за любовь, давно уж в помине не было. И сексом занимались они нечасто, да и невозможно было иначе. В двухкомнатной квартире, «трамвайчиком», жили они с Катиной матерью-вдовой да подраставшей дочерью. Разве, что когда уезжали летом к Чёрному морю, в Крым, то там, казалось, вновь возвращался забытый «медовый»... Костя смеялся: «Наверное, это от безделья да от солнца, как будто солнечный удар...»
Катя не очень-то верила разговорам сослуживиц (а работала она в женском коллективе - научной медицинской библиотеки), об их бурной половой жизни. Ей было невесть откуда ведомо, что хочется каждой женщине как-то подсветить и подцветить, хотя бы в разговорах, свою унылую, малорадостную жизнь. Что, выдумав пылкую любовь, они сами начинали верить в неё, а, поверив, часто бывали почти счастливы. Иногда замужние заговаривали о своих каких-то связях «на стороне», молоденькие незамужние или разведёнки делились впечатлениями о своих дружках, которых романтично именовали - любовниками. Вот это уже было ей интересней, тут было больше правды, подлинных чувств чем в, так называемом, законном браке. Вот эта - «запретная любовь» манила и захватывала, своей книжностью, романтичностью...
Сама Катя и не заметила, как начала и она думать и мечтать о неизвестном мужчине, с которым забудется ей вся монотонность и унылость обыденности. Она не думала, где встретит или найдёт его, своего Возлюбленного, для которого, пусть хотя бы на непродолжительное время, станет н е о б х о д и м о с т ь ю, без которой жить не сможет, для которой забудет в с ё - в с ё!
Глядя на себя в зеркало в ванной, рассматривая свою, так и не потерявшую стройности, девичью фигуру, на овал лица, и правильные черты его, она начинала вдруг до слёз жалеть себя, уходящего невесть куда времени, того, что недолюблена и недоласкана. Приходило сожаление, зачем так рано замуж пошла, ещё б успелось. Почему всласть не нагулялась, чтоб было в теперишнем обыкновенном, чего вспомнить, чему обрадоваться. К невесёлой будничности примешивалась злость на себя, на свою, несмотря на возраст, неопытность. Неиспытанность всего того, о чём говорилось девушками и женщинами, будоражила Катю, не давало ночью спокойно заснуть,долго ворочалась, дываясь безуспешно с боку на бок. На вопросы мужа раздражённо отвечала: «Ничего, просто бессонница замучила».
Стала она перечитывать книги, что читала в своей первой молодости. И в «Евгении Онегине» прочла поразившую её теперь строчку: «...пришла пора, она влюбилась...»
«То-то и оно, - подумалось ей, ведь и вправду, когда Костя вдруг сделал мне предложение, я ж и решила, что вот оно, любовь, что люблю его... пришла пора и я влюбилась...»
Катя была в состоянии самой настоящей предвлюблённости, когда перед нею появился Он. И произошло это не в театре, не на концерте, не в ресторане, а прямо у неё на работе, в большом зале предметного каталога научной медицинской библиотеки. В тот вечер Катя была дежурным консультантом в каталоге.
Когда он подошёл и наклонился к Кате, сидевшей за столом консультанта она не могла понять, что же случилось с нею: он говорил, а она, ничего не понимая слушала, и готова была бы, наверное, вечно вслушиваться в звуки его хриплого голоса; она бы не смогла и сказать, какого цвета глаза, пристально, в упор глядевшие на неё, ей казалось, что она слепнет под его взглядом...
Только, когда он отошёл и присел над выдвинутым каталожным ящиком, она вдруг повторила строки из недавно переписанного ею стихотворения А. Ахматовой: «А взгляды его - как лучи./Я только вздрогнула: этот/Может меня приручить/Наклонился - он что-то скажет.../От лица отхлынула кровь».
«Боже, что это? Я же могу сейчас грохнуться в обморок, как какие-то дамочки - пациентки Фрейда конца девятнадцатого века. Но тогда ж было время истеричек. Нет, необходимо взять себя в руки, во что бы то ни стала» - уговаривала она себя, приказывая себе. А сама тем временем не отрывала взгляда от него склонившегося над каталогом. И вновь звучали стихи: «...не хочешь смотреть?/О, как ты красив, проклятый! /Мне очи застит туман./Сливаются вещи и лица».
Он вышел из зала. И тогда она, не без горечи констатировала:
«В СССР секса нет...»
из телепередачи начала Перестройки.
«Какой чудесный выдался день!» - говорила себе Катя, глядя из окна библиотеки на снующих по мартовской, сумрачной и заснеженной, улице прохожих. Ещё бы, в обеденный перерыв ей неслыханно повезло. Зайдя в магазин, в котором, на первый взгляд, не было никого, кроме продавцов, что стояли за прилавками, а за их спинами громоздились консервные банки со ставридой в масле да морской капустой, она неожиданно оказалась первой во мгновение образовавшейся очереди.
В гастрономический отдел завезли мясо! И надо было случиться такому везению, чтобы ей оказаться как раз там! «Вот уж в самом деле, на всё время и случай!» - ликовала Катя. А к тому ж оказалась, что это не просто мороженое мясо, а телятина! Катя уж и не помнила, когда ей телятину и покупать приходилось, а уж дочке Светке, и вовсе не снилось эдакого в своей жизни попробовать. И ещё, Кате, единственной изо всей очереди, продали три килограмма, ведь после её закупки решено было, той же очередью, продавать в одни руки, только до полутора килограмм. Теперь мясо в целлофановом кульке лежало в морозилке холодильника секретарши директора.
И, сейчас, глядя в окно, она только и думала, что если уж везёт, так во всём. Ведь сегодня у неё было первое в жизни, н а с т о я щ е е любовное свидание!
С мужчиной, тоже н а с т о я щ и м, с Возлюбленным, с тем, с кем не страшно было бы и в омут с головой! Она только вздрагивала, предчувствуя, н а с т о я щ у ю тоже, близость. Они должны были вместе пойти в ресторан, а Он снял ещё в гостинице при ресторане номер. Дежурная по этажу была его пациенткой, она-то и помогла ему. Первый раз в своей десятилетней семейной жизни Катя собиралась изменить Косте, своему мужу, но при этом она знала, что не грех это, потому что Любовь. А она, как известно сильнее даже Смерти.
Катя вышла замуж рано, восемнадцати лет. Костя муж, приходился ей соседом по подъезду и был на шесть лет старше своей избранницы. Он как раз окончил авиационный институт и сразу женился. Молодожёны, оба были девственны, (да на дворе был лишь конец шестидесятых). Катя имела хоть какой-то опыт по части поцелуев с зажимонами и засосами, а Костя из-за того, что учился в престижном, но очень трудном ВУЗе, и того не знал.
И уже в браке, вместе, стали постигать они «премудрости любви». По рукам тогда ходили разные приписываемые А.С. Пушкину да А.Н. Толстому «Лука Мудищев» и «В бане». Но новобрачные больше полагались на книжки гэдээровских профессоров, с их советами молодой семье. Да, наверное, из-за неумелости в этих делах Катя сразу и понесла. «Медовый» короткий, но сладостный месяц стал для них дорогим воспоминанием.
Пелёнки да распашонки, родилась дочка Света. Написание Константином диссертации, сдача кандидатского минимума, это ж три сложнейших экзамена: «по специальности», по иностранному языку и по марксистско-ленинской философии; Катин заочный библиотечный факультет института культуры; как шутили они на сессиях: «институт культуры и отдыха»... На всё на это ушли годы...
И вот уже Кате было двадцать восемь, а Косте и вовсе тридцать четыре. Стали считать они, что молодость миновала. Странного, необъяснимого чувства некоей глубинной родственности, того, что некогда принимали они за любовь, давно уж в помине не было. И сексом занимались они нечасто, да и невозможно было иначе. В двухкомнатной квартире, «трамвайчиком», жили они с Катиной матерью-вдовой да подраставшей дочерью. Разве, что когда уезжали летом к Чёрному морю, в Крым, то там, казалось, вновь возвращался забытый «медовый»... Костя смеялся: «Наверное, это от безделья да от солнца, как будто солнечный удар...»
Катя не очень-то верила разговорам сослуживиц (а работала она в женском коллективе - научной медицинской библиотеки), об их бурной половой жизни. Ей было невесть откуда ведомо, что хочется каждой женщине как-то подсветить и подцветить, хотя бы в разговорах, свою унылую, малорадостную жизнь. Что, выдумав пылкую любовь, они сами начинали верить в неё, а, поверив, часто бывали почти счастливы. Иногда замужние заговаривали о своих каких-то связях «на стороне», молоденькие незамужние или разведёнки делились впечатлениями о своих дружках, которых романтично именовали - любовниками. Вот это уже было ей интересней, тут было больше правды, подлинных чувств чем в, так называемом, законном браке. Вот эта - «запретная любовь» манила и захватывала, своей книжностью, романтичностью...
Сама Катя и не заметила, как начала и она думать и мечтать о неизвестном мужчине, с которым забудется ей вся монотонность и унылость обыденности. Она не думала, где встретит или найдёт его, своего Возлюбленного, для которого, пусть хотя бы на непродолжительное время, станет н е о б х о д и м о с т ь ю, без которой жить не сможет, для которой забудет в с ё - в с ё!
Глядя на себя в зеркало в ванной, рассматривая свою, так и не потерявшую стройности, девичью фигуру, на овал лица, и правильные черты его, она начинала вдруг до слёз жалеть себя, уходящего невесть куда времени, того, что недолюблена и недоласкана. Приходило сожаление, зачем так рано замуж пошла, ещё б успелось. Почему всласть не нагулялась, чтоб было в теперишнем обыкновенном, чего вспомнить, чему обрадоваться. К невесёлой будничности примешивалась злость на себя, на свою, несмотря на возраст, неопытность. Неиспытанность всего того, о чём говорилось девушками и женщинами, будоражила Катю, не давало ночью спокойно заснуть,долго ворочалась, дываясь безуспешно с боку на бок. На вопросы мужа раздражённо отвечала: «Ничего, просто бессонница замучила».
Стала она перечитывать книги, что читала в своей первой молодости. И в «Евгении Онегине» прочла поразившую её теперь строчку: «...пришла пора, она влюбилась...»
«То-то и оно, - подумалось ей, ведь и вправду, когда Костя вдруг сделал мне предложение, я ж и решила, что вот оно, любовь, что люблю его... пришла пора и я влюбилась...»
Катя была в состоянии самой настоящей предвлюблённости, когда перед нею появился Он. И произошло это не в театре, не на концерте, не в ресторане, а прямо у неё на работе, в большом зале предметного каталога научной медицинской библиотеки. В тот вечер Катя была дежурным консультантом в каталоге.
Когда он подошёл и наклонился к Кате, сидевшей за столом консультанта она не могла понять, что же случилось с нею: он говорил, а она, ничего не понимая слушала, и готова была бы, наверное, вечно вслушиваться в звуки его хриплого голоса; она бы не смогла и сказать, какого цвета глаза, пристально, в упор глядевшие на неё, ей казалось, что она слепнет под его взглядом...
Только, когда он отошёл и присел над выдвинутым каталожным ящиком, она вдруг повторила строки из недавно переписанного ею стихотворения А. Ахматовой: «А взгляды его - как лучи./Я только вздрогнула: этот/Может меня приручить/Наклонился - он что-то скажет.../От лица отхлынула кровь».
«Боже, что это? Я же могу сейчас грохнуться в обморок, как какие-то дамочки - пациентки Фрейда конца девятнадцатого века. Но тогда ж было время истеричек. Нет, необходимо взять себя в руки, во что бы то ни стала» - уговаривала она себя, приказывая себе. А сама тем временем не отрывала взгляда от него склонившегося над каталогом. И вновь звучали стихи: «...не хочешь смотреть?/О, как ты красив, проклятый! /Мне очи застит туман./Сливаются вещи и лица».
Он вышел из зала. И тогда она, не без горечи констатировала:
«Отошёл ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно».
На душе и пусто и ясно».
В сумерках он поджидал её. И они, не говоря между собою ни слова быстро пошли,
пока не дошли до какого-то полуосвещённого подъезда. Так же молча, почти бегом,
добрались доверху, где уже не было квартир, а был лишь запертый на висячий
замок вход на чердак. И приникли друг к другу так, словно жаждали этого поцелуя
всю прожитую ими прежде жизнь.
Он ласкал её смело, как никто и никогда до того, и что удивительно она не стеснялась, а радовалась этому. Как подростки они хотели полной любви, полного контакта, и не могли, она не могла, в этом пропахшем кошачьей мочой подъезде. Она лишь крепко держала в ладошке его разбухшее мужское естество и слёзы в безмолвии катились по щекам.
Они встречались почти ежедневно, он работал в библиотеке над книгой. Был он уже доктором наук, сексопатологом, и раньше в библиотеку, по его заданиям приходили или его сотрудники или аспиранты. В тот вечер он зашёл случайно, хотел попросту сверить библиографические данные. Был он старше Кати лет почти на двадцать. Но она и не ощущала разницы. А лишь ужасалась тому, как поздно встретились они, почему бы это не произошло хотя бы десять-одиннадцать лет назад, когда была она молоденькой девушкой. Она всерьёз верила, что предназначены они друг для друга, а вот обременены семьями, (хотя у него уже дети почти взрослые) и что жену свою, что и старше его была, да к тому ж и больную бросить он не сможет, оттого вместе им не бывать...
Часто ходили они в кино, потому что в темноте, не узнанные, никому не знакомые могли они и ласкаться, и разговаривать обо всём-обо всём.. Самым же тяжёлым для них было то, что не могли они остаться наедине друг с другом, любить и, не опасаться никого, полностью, безоглядно отдаться своей страсти.... Пока не пришла ему в голову эта потрясающая идея - с гостиницей, где работала его постоянная пациентка.
И вот уже они стояли в ресторанном гардеробе. Катя была одета празднично, ведь сегодня был, наверное, самый главный вечер её жизни.
После они сидели только вдвоём за столиком, он договорился, чтобы им не мешали. Катя счастливо смотрела на него, слегка отхлёбывая «Советское Шампанское». Рядом с нею на белой скатерти лежал его подарок - парфюм «Шанель №5». О таком она только в книгах читала. Ведь была ж довольна, когда Костя на Новый год или на 8-е Марта дарил польские духи «Быть может». А тут ещё через замшу туфель приятно холодила купленная в перерыв телятина. Катя не захотела оставить своё ценное приобретение в гардеробе, вдруг кто да и соблазнится.
Он вещал, а она ему внимала. Он смотрел ей в глаза, и она не могла отвести взгляда. И была заранее согласна со всем, что он ей скажет. Он говорил, что двадцать восемь лет, а ей было именно столько, это возраст конца молодости, то есть молодость продолжается, конечно, но все процессы роста заканчиваются, и очень медленно, незаметно, начинаются процессы обратные, старения. Он говорил о том, что сделает всё, чтобы ей было всегда хорошо с ним, во всём - во всём... Он близко придвинулся к ней и медленно погладил её по руке от кисти к локтю. От замирающе-сладостной ласки у Кати все волоски на коже руки поднялись. Она была готова застонать от возбуждения, захлестнувшего её. А он, тем временем опустив руку под скатерть положил свою ладонь ей на колено...
- Не надо меня мучать, пойдём, - зашептала она, задыхаясь.
- Подожди немного, скоро пойдём, я хочу продлить это предвкушение блаженства, - тоже прошептал он, рука его двинулась вверх по её бедру.
И тут...Катя почувствовала, что какая-то жидкость заливает ей стопу. От неожиданности она громко вскрикнула, так что обернулись сидевшие за соседними столиками, а он быстро выпростал руку из-под скатерти.
- Что с тобой, Катенька, милая?
- И сама не знаю, что-то не то.
Она наклонилась к хозяйственной сумке, насквозь залитой кровью. Оказалось, что мясо оттаяло в ресторанном тепле и не просто сочилось, а заливало собой и Катин выходной замшевый туфель и паркет ресторанного зала. Она с ужасом посмотрела на всё это и решительно поднялась.
- Ты куда?
- Как куда, домой!
- Почему? Что случилось?
- Неужели та не видишь, у меня же мясо разморозилось, я должна сейчас срочно уходить, - она чуть не плакала.
- Выбрось его сейчас же, - раздражённый он готов был на неё закричать.
- Нет, я ухожу. Ты не представляешь, я ж за ним даже не стояла в очереди. Первый раз в жизни я была п е р в о й!
- Я куплю тебе завтра на рынке намного лучшее мясо, сядь сейчас же, - приказывал он.
Но она уже была далеко и от него, и от этого ресторана, и от этой гостиницы, в которой собиралась стать счастливой... У себя на малогабаритной, где и повернуться было негде, кухне... и резала, под довольными взглядами матери, мужа и дочери это самое прекрасное мясо на свете.
Он ласкал её смело, как никто и никогда до того, и что удивительно она не стеснялась, а радовалась этому. Как подростки они хотели полной любви, полного контакта, и не могли, она не могла, в этом пропахшем кошачьей мочой подъезде. Она лишь крепко держала в ладошке его разбухшее мужское естество и слёзы в безмолвии катились по щекам.
Они встречались почти ежедневно, он работал в библиотеке над книгой. Был он уже доктором наук, сексопатологом, и раньше в библиотеку, по его заданиям приходили или его сотрудники или аспиранты. В тот вечер он зашёл случайно, хотел попросту сверить библиографические данные. Был он старше Кати лет почти на двадцать. Но она и не ощущала разницы. А лишь ужасалась тому, как поздно встретились они, почему бы это не произошло хотя бы десять-одиннадцать лет назад, когда была она молоденькой девушкой. Она всерьёз верила, что предназначены они друг для друга, а вот обременены семьями, (хотя у него уже дети почти взрослые) и что жену свою, что и старше его была, да к тому ж и больную бросить он не сможет, оттого вместе им не бывать...
Часто ходили они в кино, потому что в темноте, не узнанные, никому не знакомые могли они и ласкаться, и разговаривать обо всём-обо всём.. Самым же тяжёлым для них было то, что не могли они остаться наедине друг с другом, любить и, не опасаться никого, полностью, безоглядно отдаться своей страсти.... Пока не пришла ему в голову эта потрясающая идея - с гостиницей, где работала его постоянная пациентка.
И вот уже они стояли в ресторанном гардеробе. Катя была одета празднично, ведь сегодня был, наверное, самый главный вечер её жизни.
После они сидели только вдвоём за столиком, он договорился, чтобы им не мешали. Катя счастливо смотрела на него, слегка отхлёбывая «Советское Шампанское». Рядом с нею на белой скатерти лежал его подарок - парфюм «Шанель №5». О таком она только в книгах читала. Ведь была ж довольна, когда Костя на Новый год или на 8-е Марта дарил польские духи «Быть может». А тут ещё через замшу туфель приятно холодила купленная в перерыв телятина. Катя не захотела оставить своё ценное приобретение в гардеробе, вдруг кто да и соблазнится.
Он вещал, а она ему внимала. Он смотрел ей в глаза, и она не могла отвести взгляда. И была заранее согласна со всем, что он ей скажет. Он говорил, что двадцать восемь лет, а ей было именно столько, это возраст конца молодости, то есть молодость продолжается, конечно, но все процессы роста заканчиваются, и очень медленно, незаметно, начинаются процессы обратные, старения. Он говорил о том, что сделает всё, чтобы ей было всегда хорошо с ним, во всём - во всём... Он близко придвинулся к ней и медленно погладил её по руке от кисти к локтю. От замирающе-сладостной ласки у Кати все волоски на коже руки поднялись. Она была готова застонать от возбуждения, захлестнувшего её. А он, тем временем опустив руку под скатерть положил свою ладонь ей на колено...
- Не надо меня мучать, пойдём, - зашептала она, задыхаясь.
- Подожди немного, скоро пойдём, я хочу продлить это предвкушение блаженства, - тоже прошептал он, рука его двинулась вверх по её бедру.
И тут...Катя почувствовала, что какая-то жидкость заливает ей стопу. От неожиданности она громко вскрикнула, так что обернулись сидевшие за соседними столиками, а он быстро выпростал руку из-под скатерти.
- Что с тобой, Катенька, милая?
- И сама не знаю, что-то не то.
Она наклонилась к хозяйственной сумке, насквозь залитой кровью. Оказалось, что мясо оттаяло в ресторанном тепле и не просто сочилось, а заливало собой и Катин выходной замшевый туфель и паркет ресторанного зала. Она с ужасом посмотрела на всё это и решительно поднялась.
- Ты куда?
- Как куда, домой!
- Почему? Что случилось?
- Неужели та не видишь, у меня же мясо разморозилось, я должна сейчас срочно уходить, - она чуть не плакала.
- Выбрось его сейчас же, - раздражённый он готов был на неё закричать.
- Нет, я ухожу. Ты не представляешь, я ж за ним даже не стояла в очереди. Первый раз в жизни я была п е р в о й!
- Я куплю тебе завтра на рынке намного лучшее мясо, сядь сейчас же, - приказывал он.
Но она уже была далеко и от него, и от этого ресторана, и от этой гостиницы, в которой собиралась стать счастливой... У себя на малогабаритной, где и повернуться было негде, кухне... и резала, под довольными взглядами матери, мужа и дочери это самое прекрасное мясо на свете.
Юрий Кувалдин
Я
В ВОСХИЩЕНИИ ОТ РАССКАЗА ИННЫ ИОХВИДОВИЧ
У Инны Иохвидович в рассказе дана обычная, казалось бы, ситуация текущей жизни, которая вдруг превращается в произведение искусства. Одним лишь взмахом кисти художника: хотела любви - получи мясо! Слово «мясо» очень выразительное, и его я не советую употреблять авторам, да и сам, практически, нигде не ставлю. А если уж ставишь в текст это слово, то так оправдай его по системе Станиславского, чтобы никто и не засомневался в нужности этого слова здесь и сейчас. Конечно, Мандельштам окрашивал это слово так, что в душе возникает восторг:
Только
стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык…
Мне освежило случайно язык…
Вся
художественная ткань рассказа Инны Иохвидович «Счастливый день» («Студия» 2012,
№16) пронизана безукоризненным литературным вкусом. Планка поднята высоко. И
ниже этой высоты автор не опускается, памятуя о том, что до него в литературе
работали Чехов и Бабель… Суть рассказа проста: еще молодой замужней Кате
страстно захотелось любви, и, встретив в библиотеке, где она работает, пожилого
поклонника, влюбляется в него, и идёт на «решающее» свидание, попутно прихватив
с собой три килограмма мяса, которое во времена кончины Союза достать было
невозможно, а ей удалось. Возлюбленный заказывает номер в гостинице, а сначала
- столик в ресторане. Всё идёт, казалось бы, как надо. Катя из тех женщин,
которым нужен страстный всепоглощающий секс. С мужем отношения близки к точке
замерзания. Но семья по инерции держится. Тут я, благодаря таланту Инны Иохвидович,
подумал, сколько же женщин хотят простого мужского «естества», которое в
полутемном подъезде жадно сжимает Катя! Не имея регулярной близости с любимыми
мужчинами, женщины, это уже многими подмечено, просто стервенеют, зло из них
надвигается на нас страшными, уничтожающими всё на своём пути стенами волн
цунами. Душе нужны умные книги, телу - постоянный Эрос, до изнеможения, до
восторга! И я думал, читая рассказ Инны Иохивидович, что сейчас она мне выдаст
порцию самого натурального первородного греха. Но не тут-то было, ибо художник
не ходит проторёнными путями. Тут на авансцену в свете ярких огней рампы
выступает его величество Мясо! Оно размораживается, подвешенное в сумке на
спинке стула в ресторане, и заливает кровью ногу в туфле героини.
Я
в восхищении!
Инна Иохвидович неожиданно развернула рассказ так, что он сразу засверкал, задышал сочными красками истинного таланта. Писатель должен всегда идти непроторённым путем. Вот ты пишешь рассказ. А он, коварный, всегда тянет тебя в традиционное русло. Так удобнее. Голова набита штампами. Сразу тормози его, побегай из угла в угол, придумай что-нибудь оригинальное, покури, вставь какую-нибудь закавыку, чтобы встряхнуть читателя, привлечь его внимание к твоему рассказу, выворачивай туда, куда не то что нога других писателей не ступала, но даже об этом никто и додуматься не мог. Писатель - борец со штампами. Писателю нужны глубочайшие, оригинальные мысли, мысли и мысли. Постоянно вместе с чувством должен работать интеллект. Творчество - это путь к себе, к своему взгляду на литературу, к своей неповторимой индивидуальности, и этим путём смело идёт Инна Иохвидович.
Инна Иохвидович неожиданно развернула рассказ так, что он сразу засверкал, задышал сочными красками истинного таланта. Писатель должен всегда идти непроторённым путем. Вот ты пишешь рассказ. А он, коварный, всегда тянет тебя в традиционное русло. Так удобнее. Голова набита штампами. Сразу тормози его, побегай из угла в угол, придумай что-нибудь оригинальное, покури, вставь какую-нибудь закавыку, чтобы встряхнуть читателя, привлечь его внимание к твоему рассказу, выворачивай туда, куда не то что нога других писателей не ступала, но даже об этом никто и додуматься не мог. Писатель - борец со штампами. Писателю нужны глубочайшие, оригинальные мысли, мысли и мысли. Постоянно вместе с чувством должен работать интеллект. Творчество - это путь к себе, к своему взгляду на литературу, к своей неповторимой индивидуальности, и этим путём смело идёт Инна Иохвидович.
